Ричард отдернулся так резко, что я пошатнулась — Натэниел меня подхватил.

Ричард отступил. Натэниел заставил его отступить — не силой, а правдой.

Натэниел подхватил меня, и я не мешала, потому что, если бы я сейчас отстранилась, все представление пропало бы зря. Слишком давно я ошиваюсь среди ликантропов, чтобы не понять, что происходит. Натэниел, мой покорный Натэниел, вышел отбивать подачу. Самой доминантной личности из всех, что есть в моей постели, он давал понять, что он — сила, с которой следует считаться. Почему сегодня? Почему именно сегодня решил Натэниел провести черту на песке? Ребенок. Конечно же, дело в ребенке. Что-то во всей этой истории заставило Натэниела ощутить, что он должен стать более доминантным. А может быть, ему, как и мне, надоело слушать и смотреть, как Ричард показывает, будто он — самый главный из моих возлюбленных, а ведет себя как приятель, с которым мы иногда трахаемся. Ничего плохого в этом нет, но не может один и тот же мужчина быть и любовью вашей жизни, и случайным дружеским трахом. Это роли взаимоисключающие.

Натэниел поддержал меня, и я обняла его, спрятала лицо у него на груди — потому что не знала точно, что на этом лице выражается. Натэниел выступил против Ричарда — и победил. Что еще может измениться просто из-за возможности, что будет ребенок?

— Я уведу Валентину, а вы поговорите про бизнес.

— Этот бизнес тебя касается, — напомнил Мика за моей спиной.

— Но мне потом можно будет рассказать, а по вампирским вопросам у меня все равно мнения не будет. — Он осклабился. — Также меньше всех я буду возражать против кого бы то ни было, кого Анита выберет себе как pomme de sang или любовника. — Он поцеловал меня в лоб и шепнул: — А еще дело в том, что Валентина меня не пугает.

Я посмотрела на него:

— А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.

Он улыбнулся уже не так широко, только мне:

— Знаю.

И он поцеловал меня в губы — ласково и нежно. Потом отодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за перемена случилась в нем.

Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел к дальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.

Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:

— Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничего такого, чего не должен.

Но я не сомневалась, что после представления Валентины и Самсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров. Честно говоря, я тоже.

Глава семнадцатая

— Как ты можешь его любить? — спросил Ричард.

Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки от плеч, как от холода. Но холодно ему не было — по крайней мере не тот это был холод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души, или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собой что-то темное и страшное.

Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такого ответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, что ничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга, кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была и будет хотя бы правда.

— Я тебе задал вопрос, — напомнил он, и его сила полыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут же рассеялся — Ричард пытался держать себя в руках.

— Почему я люблю Натэниела? — переспросила я.

— Да, именно это я спрашивал, — сказал он со злостью.

— Потому что с ним я никогда не чувствую себя извращенкой.

— Потому что он сам извращенец, — проворчал Ричард. — Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.

Я почувствовала, как мое лицо закрывается — той непроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя в руках.

— Может быть, не совсем время для такого разговора? — предположил Жан-Клод.

Мы оба к нему даже не повернулись.

— Во-первых, — начала я сдавленным, контролируемым голосом, — Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю свою жизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте не стала швыряться камнями в его сторону.

— Если ты беременна, я на тебе женюсь.

Комната вдруг наполнилась тишиной такой густой, хоть топор вешай. Я уставилась на Ричарда, секунду, две, и наконец смогла сказать:

— О Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Ричард, ты думаешь, это и все, что нужно? Жениться, чтобы ребенок не был байстрюком, и сразу все будет хорошо?

— Я не заметил, чтобы кто-нибудь другой такое предложил.

— Потому что все знают — я бы сказала «нет». Все остальные мужчины моей жизни понимают, что брак здесь ни при чем. Важно здесь то, что мы, быть может, создали новую маленькую личность. И делать должны все, что для этой личности будет лучше. Если я за кого-нибудь выйду, чем от этого будет лучше малышу?

Он посмотрел на меня, и столько было страдания в этом взгляде, столько борьбы — будто я сказала что-то совершенно непонятное, непостижимое.

— Если женщина от тебя беременеет, ты на ней женишься, Анита. Это называется нести ответственность за свои действия.

— А если ребенок не твой? Ты сможешь воспитывать не своего ребенка? Быть женатым на мне и изображать папочку, видя, что младенец похож на кого-то другого?

Он закрыл лицо руками и вскрикнул:

— НЕТ!

Убрал руки, и я увидела искаженное гневом лицо. В комнате вдруг вновь стало жарко, будто от его силы физическая температура росла.

— Нет, я бы спятил. Ты это хотела услышать?

— Нет, — ответила я. — Но это надо было услышать тебе.

— Что? — нахмурился он.

— Я оценила твое предложение, Ричард. Действительно оценила, но если бы я за кого-то и захотела выйти, то лишь за того, кому все равно будет, кто окажется отцом.

— Так ты выйдешь за Натэниела или Мику?

И снова меня обожгло жаром по коже.

— Я не собираюсь ни за кого замуж, можешь ты понять?

— Ты только что сказала…

Я оборвала его:

— Нет, я такого не говорила и не имела в виду. Это то, что ты услышал.

— Ты беременна, Анита.

— Возможно, я беременна.

— Ты не хочешь, чтобы у ребенка был отец?

Я уставилась на него, думая, что бы такое сказать, чтобы все-таки до него дошло.

Жан-Клод встал рядом — не совсем между нами, а чуть в стороне, вершиной тупоугольного треугольника.

— Я думаю, ma petite хочет сказать, Ричард, что брак в ее жизненные планы не входит, а появление ребенка этого отношения не изменит.

Он говорил доброжелательно-безразличным голосом — которым говорил, когда хотел кого-нибудь убедить или успокоить.

— А если это ребенок мой, так что я должен делать — смотреть и улыбаться, когда его будут воспитывать Натэниел и Мика?

Я опустила голову — что я могла на это сказать?

— Ульфрик! — рявкнула Клодия голосом сержанта на плацу, одергивающего нерасторопного новобранца.

— Что? — обернулся он, и сила его снова обожгла меня.

— Во-первых, держи в руках свою силу, она всех тут палит. Ты, царь волков, должен подавать подданным пример получше.

— Не твое дело, крыса, какой я подаю пример моим волкам.

Она продолжала, будто и не слышала:

— Во-вторых, ты портишь Аните настроение еще сильнее, чем оно и так испорчено.

Он издал какой-то бессловесный звук, почти вопль. Но сила его стала опять всего лишь жаром, уже не болезненным. Он подавлял ее, хотя она никуда не делась.

— Я не хочу портить Аните настроение, но если она беременна, то должна знать, что прежнюю жизнь она продолжать не сможет.

— Ты все еще хочешь засадить ее в клетку, — сказала Клодия. — Поймать и засадить в клетку образца пятидесятых годов.

— Брак — не клетка, — возразил он. — У тебя получается, будто я хочу, чтобы она всегда ходила по дому босая и беременная.

— А это не так? — спросила она, и злость ее несколько смягчилась, будто она поняла наконец, что он не наглый сопляк, а просто сам себя не понимает.