Я увидела приближение его руки, Клодия попыталась помешать — он только глянул на нее, и она застыла. Лизандро попробовал — и снова только один взгляд, и Лизандро смешался.

Секундного колебания хватило на то прикосновение, которое было ему нужно. От прикосновения все это становилось хуже — или лучше. Он хотел, чтобы я подняла глаза, — и я подняла.

Я встретилась с ним взглядом, и снова лицо его стало как блещущий красотой клинок. Он навис надо мной, будто сейчас поцелует, и где-то в глубине остатков здравого рассудка еще держалось понимание, что тогда будет плохо.

Послышался запах одеколона Жан-Клода, аромат шеи Ричарда. Жан-Клод шире открыл метки, и я встрепенулась и шагнула назад, прочь от этого блондина.

Я потянулась к себе за спину, и Жан-Клод взял мою руку. Прикосновение мастера — и я снова была устойчива к светлоглазому блондину.

Он улыбнулся — самодовольно изогнул губы, и улыбка говорила ясно: «Еще чуть-чуть — и я бы тобой завладел». И действительно, чуть не завладел. И все еще ощущалось дышащее присутствие силы в театре, текущей по зрителям, и этой силой не был стоящий перед нами блондин. Что-то еще более мощное ждало нас. И это более мощное мы сами пригласили в город. Святая Мария, Матерь Божия, что же мы натворили?

Глава сорок шестая

Блондин взвился в воздух у нас над головами, а там уже было полно вампиров. Они летали над публикой, и в тот же момент тот самый вампир всех отпустил. Он снял свой контроль над зрителями, и они заахали, завизжали — не потому, что был подчинен их разум, об этом они не знали, но из-за волшебного появления вампиров.

Жан-Клод помог мне вернуться на место. Помощь мне была нужна, у меня колени тряслись. Я оглядела нас всех, и только вампиры сумели скрыть страх: остальные побледнели, и глаза стали чуть побольше.

Я прислонилась к Жан-Клоду и шепнула:

— Это они так на каждом спектакле?

Он покачал головой и ответил мне разговором разума с разумом. Да, может, кто из других мастеров и мог это подслушать, но уж шепот-то они бы точно все услышали.

— Он чаровал людей и некоторых оборотней, но вампиров не пытался. Их он не трогал.

— А почему сегодня? — шепнула я.

Конечно, он не знал, и мне от этого лучше не стало. Правда, странно?

Клодия попросила разрешения проверить других охранников, я разрешила. Как и Клодия, я хотела быть уверенной, что они не спят и действуют.

Лизандро тихо ругался себе под нос, повторяя на выдохе одно и то же короткое слово.

Прямо с языка у меня снимал.

Вампиры танцевали в воздухе — не меньше дюжины их там было. Они бросали вызов земному притяжению, и казалось, это им не стоит усилий. Красиво, но мне не до того было — слишком я была перепугана.

На миг блондин завис перед нашей ложей и послал мне воздушный поцелуй. Я очаровательно улыбнулась и ответила на приветствие, показав палец. Он рассмеялся и полетел прочь.

Остальные вампиры летали ниже и тоже рассылали воздушные поцелуи. Среди них были три или четыре женщины — обычно в балетных труппах бывает наоборот, женщин больше, чем мужчин.

Портьеры в глубине ложи открылись — это вошел Огги. За ним в просвете мелькнули Пирс и Октавий в сопровождении Истины и Нечестивца. Вид у Огги был не более радостный, чем у меня настроение.

Он нагнулся над нами, притворяясь, что просто здоровается.

— Он такого не делал в Чикаго.

— Кто не делал? Кто это делает? — спросила я.

— Мерлин, — ответил Огги, — руководитель труппы, хореограф. Блондин — Адонис, когда-то был у Белль, теперь принадлежит Мерлину.

Снова воздух дохнул силой, как запах дыма, доносящийся в лесу, когда еще непонятно, с какой стороны полыхает пожар, но ты знаешь, что он идет к тебе.

Огги коснулся моего обнаженного плеча, и сила его скользнула по коже шелком. Он протянул руку Жан-Клоду:

— Ты меня подчинил, используй это сейчас.

Жан-Клод взял его руку. Постороннему наблюдателю показалось бы, что они просто пожимают руки друг другу. Пальцы Огги на моем голом плече напряглись, касаясь края шрамов, которые оставил вампир, терзавший мне ключицу как пес крысу. Я не очень понимала, что Огги хочет, чтобы мы сделали, но Жан-Клод явно понимал, а метафизическому автобусу хватит одного водителя. Он открыл между нами метки, открыл настежь. Будь я на его месте, я бы не смогла так, чтобы не вовлечь хотя бы Ричарда, но у Жан-Клода за плечами были столетия опыта. Свободной рукой он прикоснулся к моей руке, и этого нам хватило.

Как будто раздернулся занавес — толстый, бархатный. Я почти ощутила, как он скользит по мне, а потом некромантия хлынула из меня холодным ветром. Сила Жан-Клода и моя встретились, и холод стал нарастать, но не тот холод, от которого может спасти одеяло или пальто; это холод могилы лился по нашей коже. Жан-Клод взял эту холодную силу и влил ее в наши руки и в Огги; его сила вспыхнула на Огги настолько внезапно, что тот закрыл глаза. Его сила была теплее силы Жан-Клода, теплее моей некромантии. В ней ощущался не только вампир, но и лев. Более всех других вампиров, которых мне приходилось касаться, он был своим зверем. Интересный факт.

Его холодная теплая сила взвилась вверх, потом пролилась на его тело, встречаясь с нашими. От такого прилива энергии у меня горло перехватило, рука сжалась судорожно на бедре Жан-Клода. И только наш прежний пир на Огги дал мне понять, как ничтожен этот прилив перед тем, что мы могли бы с ним сделать.

Мой лев попытался подняться и развернуть свою силу, но Огги успокоил зверя, будто рукой погладил, чтобы тот затих. Но его сила глубоко во мне нашла, что еще пробудить. Ardeur запылал, но Жан-Клод укротил его, пригасил пламя. Он взял эту силу уверенно и твердо, принял в руку, как, бывало, вдруг принимал на себя инициативу, когда мы занимались любовью. Вдруг из командной игры она тогда превращалась в индивидуальную, когда он главный, и держит тебя неподвижно, и может делать с тобой все, что хочет, и так, как хочет, давая тебе больше наслаждения, чем ты могла бы взять сама. Он оседлал силу, а нас с Огги просто взял с собой.

Публика внизу охала, ахала, тихо вскрикивала — как толпа на фейерверке, только вместо фейерверка были летающие, ныряющие, вьющиеся тела. Я смотрела на танцовщиков отстраненно, их красота более меня не трогала. Единственное, что меня трогало, — это сила, которую наращивал Жан-Клод.

Но снова послышалось шуршание птиц, прорвавшееся сквозь дымку силы. Мерлин снова собрался вылить силу на зрителей — спрятать танцовщиков, чтобы они — пуф! — и исчезли.

Жан-Клод использовал нашу силу как шлепок, как выпад, давая тому вампиру знать, чтобы отступил. Послышалось шуршание птиц, будто потревоженных во сне в гнездах.

— Птицы, — шепнула я и не поняла, произнесла это слово или нет.

— Его подвластные твари, — шепнул в ответ Огги, и это был голос у меня в голове.

Я ощутила, как сила отступает, будто этот Мерлин делает глубокий вдох. На миг я подумала, что до него дошло обращение, но в следующий миг эта сила обрушилась на нас, полилась на зрителей. Люди гасли как задутые спички — один за другим. Вампирам разрешен массовый гипноз, поскольку ментальные фокусы с группами дают только временный эффект. Кончается прямое воздействие — и последствий нет. Но это ощущалось по-другому, ощущалось так, будто может длиться и изменять то, к чему прикоснется.

— Что он делает? — спросила я на этот раз вслух.

Голос Жан-Клода дыханием послышался в мозгу:

— Пытается захватить нас.

— Что он делает со зрителями?

— Он пытается нас захватить, нас всех, — сказал Огги, — а для людей это слишком много силы.

— Он ими завладеет, — сказала я.

— Нет, — ответил Жан-Клод, — они наши.

Он не стал вступать в борьбу за сознания зрителей, а обратился к источнику проблемы. Соединенной силой нас троих он ударил в этот разум.

Сила покачнулась, как от удара, и звуки птиц заполнили театр — писк, крики, хлопанье крыльев, сотни и сотни птиц. Звук был настолько реален, что я оглядела театр в поисках стаи, но ничего там не было.