— Разумеется, ma petite. Я ни за что не поступил бы по-другому.

Глядя в это красивое и непроницаемое лицо, я была почти на сто процентов уверена, что это ложь.

Глава двадцать шестая

Пройти тест согласились все. И даже каждый был довольнее, чем я. О’кей, каждый, кроме Римуса и некоторых из охранников. Наверное, они просто не сомневались, что разразится какая-нибудь фигня, а им потом подбирать куски. Я с ними была согласна.

Отчасти я надеялась, что когда-нибудь перестану так чертовски смущаться подобных групповых сцен, отчасти надеялась, что не перестану. Второе — благодаря той же части моей личности, что горевала насчет того, что я теперь могу убивать и не переживать по этому поводу. Вот та же самая часть личности думает, что заниматься метафизическим сексом на публике, по любой причине, — это еще один шаг по скользкой дороге к погибели. Но если альтернатива — это взрыв ardeur’а как метафизической бомбы посреди сегодняшней вечеринки, — то приходится из двух зол выбирать меньшее. И все же хорошо было бы хоть раз для разнообразия не иметь выбора из двух зол. Хотя бы раз — нельзя ли выбирать меньшее добро?

Реквием лег навзничь на свежие простыни, волосы рассыпались вокруг торса темным ореолом. В свои рабочие дни — точнее, в рабочие ночи, — он был стриптизером в «Запретном плоде». По телу его это было видно, но сейчас я видела только раны. Менг Дье очень, очень близка была к тому, чтобы навсегда погасить ему свет. Когда я провела пальцами по порезу под грудиной, он судорожно вздохнул — не знаю, от боли или от удовольствия.

Обычно я умела читать по лицу Реквиема, но сегодня это лицо ничего не выдавало. Он смотрел на меня как на величайшее чудо света; это было на ступеньку выше — или ниже — любви. Поклонение — вот единственное для этого слово. У меня сердце сжималось от такого выражения на его лице. Совершенно ничего не осталось в нем от Реквиема — Реквиема с его меланхоличными, красочными речами. Он свое имя заработал за поэтичность, но весьма угнетающего свойства. А теперь в нем совершенно не осталось силы личности, ничего, кроме этого всепоглощающего голода.

— Помоги мне Боже, — сказала я.

Жан-Клод подошел ко мне, к кровати.

— В чем дело, ma petite?

— Скажи, что он будет лучше, чем сейчас, — сказала я.

— Лучше — в каком смысле, ma petite?

— Посмотри на него.

Жан-Клод придвинулся, задев мой рукав рукавом своего халата, и стал смотреть на Реквиема вместе со мной.

Взгляд Реквиема на секунду метнулся на него, тут же вернулся ко мне, будто все остальное не имело значения. Но Жан-Клода он заметил, потому что сказал:

— Неужто заставишь ты меня разделить свою благосклонность с другим, Анита? Или я буду как небо, раскинувшееся меж жаром солнца и холодным поцелуем луны? В том же блаженстве, что пришлось испытать Огюстину?

— Ну, хотя бы он снова многословен и поэтичен, — заметила я. — Уже что-то.

— Он предложил себя одновременно тебе и Аните? — спросила Элинор, все так же свернувшаяся в кресле.

— Думаю, что да, — ответил Жан-Клод.

— Реквием не любит мужчин, — заметил из угла Лондон. Он, как всегда, занял самый темный, самый неосвещенный угол. Не только за черноту коротких кудрей и пристрастие к черной одежде прозвали его Темный Рыцарь. — Против этого он всегда сильнее всего сопротивлялся.

— Да, — подтвердила Элинор. — Он непреклонен был в том, что с мужчинами он не спит.

— Белль наказывала его за отказ обслуживать мужчин. — Жан-Клод смотрел на Реквиема с грустью и сожалением.

— Тогда он не должен был бы предлагать нам такого, — сказала я.

— Да, не должен был.

Жан-Клод глянул на меня и на миг показал свои истинные чувства. Это было как укол в сердце. Боль, мука, что он сюда привез Реквиема, чтобы спасти его, а вышло так, что поработил его куда сильнее, чем это удалось Белль.

Кровать шевельнулась, и моей спины сквозь халат коснулась рука. Я повернулась, но знала, чья это рука — Реквием сел, несмотря на все раны в груди и в животе, чтобы до меня дотронуться. Я поискала в его лице что-нибудь знакомое и наконец спросила:

— Реквием, ты здесь?

Он коснулся моего лица.

— Я здесь.

В эти слова он вложил столько чувства, что они стали значить куда больше, чем должны были.

Я отвела его руку от своего лица, придержала, чтобы он пока что меня не трогал, и посмотрела на Жан-Клода.

— Это ужасно. Как нам это исправить? Есть способ побыстрее, чем найти его истинную любовь?

— Почти так, как если бы она его зачаровала, — сказала Элинор. — Как если бы она была вампиром, а он — человеком.

— Ладно, давайте считать это вампирским ментальным фокусом. Как мне его убрать?

— Иногда мастер вампиров может разрушить такую околдованность, — сказала Элинор.

Я посмотрела на Жан-Клода:

— Помоги ему.

Лондон вышел из угла почти на свет:

— Но это же не ardeur Аниты, а ardeur Жан-Клода действует через ее посредство. Разве может он снять действие собственного ardeur’а?

— Не знаю, — сказала Элинор, оглядела комнату и обратилась в сторону дальней стены: — Истина, Нечестивец, вы всю эту дискуссию промолчали. Есть у вас предложения?

Два брата вышли к кровати, на свет. С первого взгляда они не были настолько уж похожи. Оба высокие, широкоплечие, но в остальном — противоположные. Волосы у Нечестивца тонкие и очень светлые, длинные, обрамляют лицо — сплошь лепные скулы, ямочка на подбородке таких размеров, что я никак не могла решить, восхитительна она или раздражает. Глаза — чистого и ровного голубого цвета, и не будь у меня для сравнения глаз Жан-Клода и Реквиема, я бы назвала их потрясающими. Одет в современный сшитый на заказ костюм коричневых и кремовых тонов и выглядит чем-то средним между преподавателем колледжа из снов юной студентки и жиголо на ответственном посту в крупной компании. Таков Нечестивец.

Истина явно в своей одежде спал. Сляпана она была из кусков кожи, но не как модная клубная одежда, а скорее как вываренная шкура, заношенная до мягкости и гладкости. Штаны заткнуты в сапоги такие ободранные, что Жан-Клод предложил Истине их заменить, но тот отказался выбрасывать старые. Одежда годилась бы для любого века с тринадцатого по пятнадцатый. Прямые каштановые волосы доходили до плеч, но висели прядями, будто давно тосковали по расческе. Бороды как таковой у него не было, скорее щетина, будто он давно забывал побриться. Но под этим безобразием костная структура была та же самая, тот же подбородок с ямочкой и те же голубые глаза. Глаза у Нечестивца всегда светились слегка циничным весельем, а у Истины выглядели усталыми и настороженными, будто он каждую секунду ожидал от нас разочарования.

— Чего вы от нас хотите? — спросил Истина так, будто сразу был готов спорить.

Элинор развернулась, встала с кресла и подошла к Жан-Клоду с другой стороны — не совсем туда, где стоял Лондон, но так, чтобы видеть братьев яснее.

— Вы были лишены мастера дольше любого другого мастера вампиров. Наверняка за все эти столетия какой-нибудь сильный мастер пытался подчинить себе великих воинов Истину и Нечестивца. Когда-нибудь бывали вы зачарованы, как сейчас Реквием?

Нечестивец рассмеялся:

— Элинор, не нужно лести, мы поможем, если это в наших силах. Пусть только Анита нам скажет по-простому, чего от нас хочет.

Он обратил ко мне смеющиеся глаза, и мрачные глаза Истины обратились следом за взглядом брата.

Я встретила их взгляды. Нечестивец смотрел так, будто все это — отличная шутка; как поняла я наконец, это была его версия непроницаемого лица. Истина выглядел спокойнее, лицо его было еще неподвижнее, но он уже был готов во мне разочароваться. То, что я не оправдываю его ожиданий, читалось на лице ясно.

— Вам нужен приказ Жан-Клода? — спросила Элинор.

Истина покачал головой. Нечестивец сказал:

— Нет.

— Нет, — сказал Жан-Клод.