— Странник… — начала я.

Он остановил меня поднесенной ко рту рукой и сказал у меня в голове:

— Тише, ma petite.

Я подумала:

— Ты сказал не говорить мысленно, потому что некоторые из других мастеров вампиров могут нас подслушать.

— Они все еще мертвы для мира, но в этой комнате нас могут услышать.

— Ты им не доверяешь?

— Я не хотел бы широко оповещать о том, что ты смогла заставить что-то делать члена совета.

В этом был смысл. И я подумала медленно и тщательно:

— Странник брал у меня кровь, когда я вызвала Вилли. Я его вызвала кровью.

— Тогда накорми нашего Реквиема.

Эта идея не показалась мне удачной.

— Когда-то он брал у меня кровь. Что, если наша проблема отчасти связана с этим? Ашер считает, что любого вампира, бравшего мою кровь, влечет ко мне.

— Ты очень вкусна, ma petite.

— Дело не только в этом, тут еще что-то есть.

— Мы хотим, чтобы наши вампиры были к нам привязаны, ma petite, вот почему привязываем их клятвой на крови. Мы только не хотим доводить их до такого уровня рабства.

Я была у него в голове достаточно близко, чтобы ощутить, что он в это верит. Ему не нравилось видеть околдованного Реквиема.

— Тебе это внушает почти такую же жуть, как мне. Почему? Ведь это же укрепляет нашу власть и силу?

— Может быть, но я не приглашал в наши земли Реквиема или кого бы то ни было, чтобы поработить. Я предлагал кров, но не оковы.

— Огги сказал, что ты бываешь сентиментален себе во вред.

Он сказал вслух:

— Может быть. Но ты мне показала, что сентиментальность — это не всегда плохо.

Я посмотрела в это невероятно красивое лицо и ощутила, как растет во мне любовь почти как физическая сила. Она заполнила меня, раздуваясь вверх, пока не заболело в груди, не перехватило горло и не стало жечь глаза. Послушать, так глупо, но я любила его. Любила его целиком, но более всего то, что любовь ко мне сделала его лучше. От его слов, чему я научила его насчет сентиментальности, мне захотелось плакать. Ричард каждый раз напоминал мне, что я холодна и кровожадна. Если бы это было так, я не могла бы научить Жан-Клода тому, что он сейчас сказал. Нельзя научить тому, чего не знает сам учитель.

Он поцеловал меня, поцеловал нежно, одна его рука скрылась у меня в волосах. Отодвинувшись, он прошептал:

— Никогда не думал, что увижу у тебя такой взгляд — такой взгляд, когда ты смотришь на меня.

— Я люблю тебя, — сказала я, касаясь его руки у себя на лице.

— Я знаю, но есть разные виды любви, ma petite, одинаково реальные, но… — Он улыбнулся. — Я думал, такую ласковую нежность ты оставляешь для других.

— Каких других? — спросила я, не в силах оставить это без прояснения.

Он глянул на меня укоризненно, будто я знала ответ, и — да, наверное, знала. Ричард почти до отчаяния ревновал к Мике и Натэниелу, но сейчас я впервые поняла, что и Жан-Клод тоже ревнует. А ревность — это всегда больно. И мне стало жаль, что я дала ему повод сомневаться, как сильно я его люблю. Он никогда не стал бы держать меня за руку в родильном зале или пылесосить полы, но в пределах его образа жизни я могла просить его о чем угодно.

— Не хотел бы прерывать этот праздник любви, — сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть может, грубо, — но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не собираешься этого делать, и все — пустые разговоры?

— Лондон! — произнесла Элинор, сумев вложить в одно слово достаточно серьезное предостережение.

— У меня есть основания для такого цинизма, Элинор. Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.

— Как все мы, — отозвался Нечестивец.

Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесное прикосновение Жан-Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.

— Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувства тревоги перед выступлением.

— Мы не хотим тебе затруднять дело, — сказал Истина, — но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал под одним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со стороны тех, кому полагалось о нас заботиться.

— Смысл феодальной системы в том, чтобы те, кто наверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы было именно так, — добавил Нечестивец.

— Ага, — согласилась я. — Это как рейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша, когда у власти действительно достойные люди.

Братья кивнули, будто я что-то мудрое сказала. Может, действительно сказала.

Я поцеловала голую грудь Жан-Клода, погладила чуть более скользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась к кровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причиню ему вреда».

Глава двадцать седьмая

Я велела Реквиему лечь на кровать, и он лег без колебаний. Элинор была права — он был как человек, пораженный взглядом вампира. Я опустилась рядом с ним на колени, подоткнув под них халат, туго завязанный на талии. Глядя на Реквиема, я подумала: есть ли что-нибудь, что я попрошу его сделать, и он откажется? Есть ли вообще какой-то предел? Я видела людей, подчиненных вампирами, которые в мгновение ока становились врагами своих друзей и пытались убить тех, кого любили. Мог бы Реквием убить для меня? Без причины, только по моей просьбе? Хотелось бы знать, но и не хотелось бы тоже.

Я посмотрела на Жан-Клода:

— Это все вертится вокруг секса, или он сделал бы все, что я попросила бы, как человек, загипнотизированный вампиром?

— Не знаю, ma petite.

— Если ты никогда не собираешься этого делать намеренно, то какая разница? — спросил Лондон, интонацией выражая все свое недоверие. На самом деле его можно было понять.

— Ни с кем из своих я не собираюсь делать этого намеренно, но иногда я оказываюсь одна в гнезде вампиров, которых собираюсь убивать. Они на такие вещи реагируют раздражительно. Я просто подумала, не могла бы я вызывать ardeur в качестве оружия? Можно его сделать преимуществом, а не бедой?

Лондон нахмурился и сказал:

— Анита, я тебе не верю.

— Лондон, — обратилась к нему Элинор. — Никогда больше не говори с ней таким тоном.

— Я видел, что может сделать ardeur. Ты не видела, Элинор. — Его лицо так перекосилось от злости, что смотреть стало больно. — Я видел такое выражение у себя на лице, как сейчас у Реквиема. И помню это ощущение.

Его руки стиснули стойку кровати так, что кожа побледнела — слегка. Если бы он уже был сыт, изменение цвета было бы заметнее. Дерево скрипнуло, протестуя, и он убрал руки.

— Где-то в глубине души мне хочется снова испытать это ощущение. Это как все время быть под наркотиком. Радостный подъем, счастье. Пусть не настоящее счастье, но на пике ощущения разницы не чувствуешь. — Он крепко обхватил себя за плечи. — Без этого в мире темнее, холоднее. Но с этим ты — раб. Раб того, кто заставляет тебя делать такое…

Он так резко замотал головой, что даже от взгляда на него голова кружилась.

— Может быть, Лондону следует уйти до того, как мы начнем, — сказала я.

— Нет, — ответил он. — Нет. Если я не могу вынести зрелища, как ты питаешь на ком-то ardeur, то мне нужно искать другого мастера и другой город. Если это мне невыносимо, то мне нужно уехать туда, где ни у кого ardeur’а нет.

— Жан-Клод — твой мастер, Лондон, — напомнила Элинор. — Уехать ты можешь только с его разрешения.

— Мы это уже обсуждали, — сказал Жан-Клод.

— Когда? — спросила я.

— Он — наркоман, ma petite, у него пристрастие к ardeur’у. Я его спас от Белль Морт, которая снова пристрастила бы его, но мы с ним обсудили, не может ли даже твой ardeur или мой оказаться ему опасен. Если это так… — то же грациозное пожатие плеч, — то я найду ему место подальше от подобных соблазнов, но на это потребуется время — найти место, где примут такого потенциально сильного вампира. Тем более этой конкретной линии крови и мужчину. Будь он женщиной, был бы целый список заявок.