— Так делать нельзя.

— И нельзя просто уходить от меня, чтобы подойти вот к такому низшему.

— Ты хочешь когда-нибудь еще испытать ardeur, Огги?

Он на миг задумался, но я знала, что это своего рода представление. Может, он и был озадачен, но очень старался изобразить озадаченное человеческое лицо.

— Ты знаешь, что да.

— Тогда убери руку, или больше ты до меня не дотронешься.

Мы еще посмотрели друг на друга, потом он меня отпустил.

— Мне говорили, что ты очень сильна, опасна и скора на руку убивать. Чего не просек ни один из моих шпионов — это что опаснее всего в тебе твоя сила воли. Господи, сколько решимости в этих глазах! — Он покачал головой. — Да, ты говоришь всерьез. Ты действительно отсекла бы меня из-за этого.

— Чертовски верно.

— Всего за то, что я схватил тебя за руку?

— Потому что ты ведешь себя так, будто мною владеешь. У меня хозяев нет.

Мика встал с двойного кресла и направился к нам. Это привлекло внимание Огги.

— Твой лев покалечил Тревиса и избил Ноэля. Я думаю, ты им должен это как-то компенсировать.

— Слышу леопарда, — ответил Огги. — Так прагматично, такая готовность договариваться.

Прозвучало это так, будто качества эти очень плохие.

— А ведь действительно каждый похож на своего подвластного зверя, — сказал Мика.

Огги кивнул.

— Для тех, кто не понял, нельзя ли объяснить подробнее? — спросила я.

Ответил Мика:

— Среди всех кошачьих львы — самое агрессивное общество. Быть львом — это значит всегда быть готовым защитить свое место в прайде. Если только ты не крайне доминантный, не выдающейся силы или не умеешь внушить всем такой страх, чтобы тебя оставили в покое. Ноэль и Тревис — подчиненные, а Огги обращается с ними так, будто он — доминантный лев. В большинстве прайдов со всеми самками спариваются только немногие доминантные львы.

— Прайд Джозефа живет не так, — сказала я. — Он по способу управления куда ближе к леопардам.

Мика кивнул:

— Прайд Джозефа — это исключение, Анита. Помнишь, я же несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами — это может тянуться вечно, потому что каждая мелочь — повод для соперничества. Джозеф мыслит больше как леопард — весьма разумно, особенно для льва.

— Подкаблучник он, как мне говорили, — бросил Огги. — Его жена не потерпела бы, если бы пришлось делить его с другими.

— Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает, только углубляет яму.

— Что это значит?

— Ты у нее в дерьмовом списке, — пояснил Мика, — и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. — Он улыбнулся.

— Чего это ты скалишься?

— Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько-нибудь долго, чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.

— Жан-Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.

— Попробовать товар? — переспросила я. — Что это я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.

— Видишь? — спросил Мика. — Продолжай в том же духе — и ardeur больше никогда не попробуешь.

К нам подошел Жан-Клод.

— Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на тебя не похоже — такая неполитичность.

— Он боится, — сказал Натэниел. Он подошел ко мне, обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице — оно появилось у него только недавно в моем присутствии. Обладаю, говорило это лицо, моя, говорило оно. Я готов делиться, но это мое. Обычно оно бывало у него, лишь когда кто-то себя не так вел или кто-то ему не нравился. Кажется, в оценке Огги мы все были согласны. Исключительно неприятный тип.

— Чего это я боюсь, кисонька?

— Боишься того, что так сильно хочешь Аниту.

От этого ответа я напряглась, но Натэниел прижался еще теснее, и меня отпустило. Он положил подбородок мне на плечо, коснулся щекой щеки — получилось, наверное, как на фотографии помолвки. В одном Огги был прав: Натэниел отлично умел играть в игры, когда хотел. Играл он все меньше и меньше, и ему все больше нравились его жизнь и он сам, но играть он не разучился.

— Тебе не нравится, что ты кого-то вообще так сильно хочешь. Ты в этом видишь слабость, — сказал Натэниел. — И ты все лучше понимаешь, как трудно может быть с Анитой.

Я повернулась к нему, заставила его повернуть голову, чтобы смотреть в глаза.

— Так ты считаешь, что со мной трудно?

Он усмехнулся в тридцать два зуба:

— Я люблю, когда меня подавляют.

Я стала было объяснять, как усердно трудилась, чтобы он не был никем подавляем, и тут сообразила, что значит эта усмешка. Он меня дразнил. Я попыталась посмотреть на него сурово, но мне не хватило серьезности.

— Не допусти, чтобы твое смущение было виной твоего отстранения, Огюстин, — сказал Жан-Клод.

— Что это значит?

— Это значит, что, если ты будешь и дальше так себя вести и так разговаривать с ma petite, я окажусь не в силах предложить тебе ardeur от нее.

На миг у Огги что-то мелькнуло в глазах — мне показалось, похожее на страх.

— Может быть, я глуп и не понимаю, но я приехал к ней в поисках Джулианны, а нашел Белль.

Лицо Жан-Клода стало совершенно неподвижным.

— Что заставляет тебя так говорить?

— Я почти за шестьсот лет видел только двух женщин, которых ты любил, Жан-Клод. Не по своей воле ты любил Белль Морт, она решила за тебя. Но любить Джулианну — это был твой выбор. Я думал, что если ты наконец снова полюбил, то это кто-то, на нее похожий. Я думал, что суровый разговор и опасность — это только маска. Думал, что, если поскрести поглубже, Анита будет очень похожа на ту единственную другую женщину, которую ты любил. — Огги покачал головой. — Да, физический тип тот же, миниатюрная брюнетка, но все остальное… — Он снова покачал головой. — Боже мой, Жан-Клод, Господи Боже мой, неужели ничего нет постоянного в личности женщины, что тебе нравится каждый раз?

— Ты приехал с мыслью, что, если на ma petite как следует нажать, она треснет и будет мягка и женственна, как Джулианна?

— Ведь не только ты, Жан-Клод, но еще и Ашер. Он ведь никогда не западал на физический тип, только на личность, и любил он ласковых, веселых, уютных женщин. Белль его обвиняла в пристрастии к крестьянкам.

— И ты решил, что если одна и та же женщина составила счастье нас обоих, то она должна подходить под критерии нас обоих.

Огги кивнул.

— Логично, — сказал Жан-Клод. — Неверно, но логично. Это твое свойство я забыл.

— Забыл что?

— Что ты пытаешься сделать из любви и чувств нечто логичное, нечто доступное пониманию.

Огги нахмурился:

— Ты надо мной насмехаешься?

Жан-Клод покачал головой:

— Нет, но я бы тебе напомнил, что Ашер нашел Джулианну сам. Я любил ее всем сердцем и всей душой, но выбирал ее не я. Я полюбил ее в конце концов, но начал не я.

— Значит, у меня были ложные данные.

— Можно и так сказать, — согласился Жан-Клод.

Огги посмотрел на меня, на обнявшего меня Натэниела.

— Мика прав. Я мыслю как лев. В Натэниеле я не вижу проблемы, потому что он покорный. И я испытываю необходимость утвердить себя как самого доминантного из доминантов в твоей постели. Но их, черт побери, целая куча.

Я пожала плечами, держа руки Натэниела как держат шаль, чтобы не соскользнула.

— И потому ты пытался схватить Мику, и потому таращился на него, как на уличную шлюху?

Огги пожал плечами:

— Может быть.

— Так вот я этой мачистской хрени не понимаю и понимать не хочу. Свою доминантность упражняй, когда меня не будет.

Огги ткнул пальцем за спину, привлекая наши взгляды к Ноэлю. Тот все еще стоял на четвереньках, ожидая, чтобы на него обратили внимание.

— Ты говоришь, ваш местный Рекс управляет своим прайдом не так, как все.

— Да, — ответил Мика.