Он попытался посмотреть сердито, но непролитые слезы испортили впечатление.

— Я тебя недооценил, Анита.

— Многие недооценивают, — ответила я.

— Я думал, ты просто слуга Жан-Клода. Я ощутил твою силу некроманта. Это должно было предостеречь меня, но я пер вперед по своему плану. Я хотел ardeur’а, ничего на свете никогда так не хотел. — Он улыбнулся, но далеко не счастливой улыбкой. — И я был самоуверен. Я — мастер города Чикаго. Я мафиози с начала тридцатых годов. Я всегда был силен, и веками никто не смел встать у меня на пути. Единственный раз, когда я потерпел поражение, — это была Белль.

Слезы задрожали, но он сумел их сдержать.

Я стояла, смотрела на него, чуть подняв голову, потому что высоким он не был. Обычно мне это в мужчине нравится, но сейчас я просто злилась. И хотела продолжать злиться, потому что только ярость удерживала меня, чтобы не положить руки на эту голую грудь. Они просто чесались от желания это сделать. Это была не просто любовь, это было и больше, и меньше любви, какой-то вид магической тяги. Это ощущалось как любовь, но содержало какие-то элементы наркотического пристрастия. Я поняла, что Огги меня подчинил, истинно и всерьез. Его сила подчинила меня. Отчасти я вырвалась, и Жан-Клод помог мне, но я еще не освободилась от того, что он со мной сделал. Но сейчас, глядя в это лицо, в эти злые глаза со слезами, я поняла, что злится он не на меня — на себя.

— Ты сам себя околдовал, — сказала я.

Он закрыл глаза и сказал, отвернувшись:

— Лезвие обоюдоострое.

— Но если бы у нас броня была получше, то большая часть твоей силы поразила бы тебя, а не нас?

Он кивнул, все еще отвернувшись.

На миг я ощутила удовлетворение — он получил по заслугам. Но вслед за этим мелочным злорадством пришло сожаление, как горький пепел.

— Боже мой, — шепнула я.

Он обернулся. Битву со своими слезами он проиграл, и они бежали по лицу светлыми розоватыми струйками.

— Из всех сил линии Белль, что применялись ко мне, Огги, твоя самая мерзкая.

— Почему ты так говоришь? — спросил он. — Ardeur может поработить. Реквием может изнасиловать мыслью.

— Да, сила Реквиема — это мощнейший наркотик изнасилования на свидании, но он ее так не использует.

— Однажды было, — сказал Огги.

Я переварила фразу, проверила, не лжет ли он, но не думала, что это ложь. И я пожала плечами:

— Что бы ни делал он, когда был молодым вампиром, сейчас он уже не тот. И ardeur — это всего лишь вожделение, как и сила Реквиема. Они не похищают чувств, как твоя сила.

— И ты считаешь, это преступление серьезнее?

— Да, — кивнула я.

Он отвернулся и сделал шаг, я поймала его за руку. От этого прикосновения он застыл, будто обратился в камень. Эту реакцию я знала — так реагируешь на легчайшее прикосновение того, кто для тебя важнее почти всего остального мира, и для этого кого-то оно ничего не значит. Так я чувствую себя то и дело с Ричардом. Как будто вся моя жизнь — в руке, которая его касается, а ему все равно. Еще одна причина, по которой я рвалась от него освободиться. Слишком трудно так сильно любить и так сильно ненавидеть одновременно.

Я потянула Огги за руку, и он повернулся. Он не сопротивлялся, хотя вполне мог бы, и успешно. Я сейчас сильнее обычного человека, но у Огги бицепс толще моей ляжки. В честной драке я бы ему уступила, но собственная сила Огги позаботилась, чтобы он никогда со мной не подрался.

Я посмотрела в эти глаза, которые пытались глядеть со злостью, а не с болью.

— Какая страшная сила у тебя, Огги, — сказала я тихо, — предлагать истинную любовь и иметь возможность ее дать. За такой дар люди наверняка готовы отдать что угодно, все на свете.

Он кивнул:

— Если бы меня не поймал ardeur, я мог бы заставить тебя любить меня, не так собой рискуя. Я о своей силе знаю все, Анита. Я могу заставить любого полюбить меня, полюбить истинно, и не отвечать взаимностью.

Я отпустила его руку:

— Такое бывало?

— Ты права, Анита, я владею страшной силой. Сперва это просто была способность нравиться людям, потом — вызывать в них любовь, но я сперва не понимал, что это оружие обоюдоострое. Я мог поразить свою жертву не глубже, чем сам бывал поражен.

— И это переменилось, — сказала я.

Он кивнул. Следы слез на лице у него высыхали. Он не пытался их стереть.

— Я научился управлять этой силой. Научился ловить других, не попадаясь сам, как Жан-Клод научился обращаться с ardeur’ом. Не знаю, научился ли Реквием вызывать вожделение только на одной стороне своего уравнения.

— Нет.

Реквием вышел на свет — медленно, осторожно. Он был одет в свой обычный черный плащ, и ран не было видно, но двигался он так, будто они все еще болели. Кто-то замазал ему самые заметные синяки гримом, замазал умело. Чтобы заметить изменения цвета, надо было смотреть пристально, и даже тогда, не знай я, что лицо в синяках, я бы их не увидела.

Огги посмотрел на него и снова на меня.

— Почти все мы в конце концов овладеваем этим умением.

— Значит, если бы наша сила не зацепила тебя, ты бы хотел заставить меня любить тебя, любить по-настоящему, и не любить меня?

— Я так четко не формулировал, но я бы своей волей не стал тебя любить. Нет.

— Тогда ты действительно сукин сын.

Он кивнул:

— В Чикаго нет мафии, кроме старой итальянской школы. Я сумел не впустить русских, украинцев, китайцев, корейцев и японцев. Никто, никто никогда не отнимет у меня власти. Твердыни почти любой мафии разрушились, а я держу свою территорию против всех. Для этого приходится быть сукиным сыном, Анита. Хладнокровным и готовым убивать.

— Ты отлично это скрываешь, — сказала я. — Смех просто великолепный.

— Помогает притворяться человеком. Так другие боссы меньше боятся.

— Глава Вегаса — тоже мафиози старой школы.

Огги покачал головой:

— В мафии он перестал быть силой, когда сделался вампиром. Какое-то время нужно, чтобы после этого восстановиться, и когда Максимилиан стал достаточно силен, чтобы отобрать назад часть своего, времена переменились, а он остался прежним. Он силен, он правит Вегасом, но он уже не босс.

Мы стояли, глядя друг на друга. Сзади ко мне подошел Жан-Клод, коснулся моего плеча, и когда я не отстранилась, он меня обнял. Выражение лица Огги, когда он увидел нас вместе, было страдальческое, и почему-то мне это было приятно. Если бы вышло, как он хотел, я бы сейчас стояла околдованная, а он — хладнокровный и спокойный. Злобный гад, подумала я, но все равно с этой мыслью не могла освоиться.

— Ночь уходит. Скоро надо будет переодеваться к балету, — сказал Жан-Клод.

— Да-да, — кивнул Огги.

— И нужно решить, не слишком ли опасна ma petite, чтобы ее выпускать к мастерам городов.

Огги снова кивнул:

— Я помогу тебе это понять, если сумею. Я у тебя в долгу за нарушение гостеприимства. А у Аниты — за то, что пытался с ней сделать. — Он отвернулся от нас обоих, глядя в пространство. — Давно не бывало такого, чтобы я ощутил всю тяжесть собственной силы. И я забыл, как это адски больно.

— Прошу прощения…

За нами стоял Ноэль.

Мы оба обернулись и посмотрели на него. Не знаю, что он увидел у нас на лицах, но попятился он быстро, от нас подальше, чтобы не дотянулись.

— Можно мне подойти?

— Нет, — сказал Огги.

— Да, — ответила я.

Мы посмотрели друг на друга.

Ноэль рухнул на четвереньки. Не поклонился, а рухнул, прямо где стоял.

— Я не знаю, что мне делать, я не могу угодить обоим сразу.

— Какая тебя муха укусила, Огги? — спросила я.

— Он задал вопрос, я дал ответ, — сказал он.

— Ладно, ты ответил за себя, а не за меня.

Я шагнула прочь от Огги, к Ноэлю. Огги схватил меня за руку выше локтя.

Я напряглась, но вырываться не стала — соревнование в грубой силе было бы не в мою пользу. Я посмотрела на него, на его руку у меня на руке, снова на него.