На языке я ощутила сладкий металлический вкус крови, и Жан-Клод отдернулся.

— Прости, ma petite…

Я прервала извинение поцелуем, впившись в его рот, и он рухнул в этот поцелуй, держа меня ладонями. Единственное, почему не ответило его тело, — оно не могло, пока он голоден.

Я оторвалась от поцелуя, задыхаясь, ощущая во рту вкус собственной крови. И капелька крови дрожала на нижней губе.

Он снял эту капельку поцелуем, глядя на меня пристально, стоя передо мной на коленях, и лицо его исказила жаркая гримаса удивления и восторга, будто я что-то невероятное сделала. А ничего такого. Я просто решила больше не стоять у себя на дороге, да и ни у кого.

Держа за руку Жан-Клода, я сдвинулась к середине кровати, повлекла его за собой, на коленях, к ногам Мики и Натэниела. Мой опыт нахождения в кровати с более чем одним мужчиной показывает, что есть только два способа при этом себя вести. Вариант первый: мужчины действуют по очереди, совершая полностью независимые акты любви, если не считать, что оба смотрят, как другой занимается со мной сексом. Вариант второй: они оба касаются меня одновременно, вместе ведут предварительную игру или не только. Вариант второй сложнее хореографически и сложнее для участвующих в нем самолюбий. И от меня требует большей сосредоточенности. Просто это уже следующий уровень квалификации для всех и большая доза уверенной в себе мужественности. Теперь, после Огги, я поняла, что есть и вариант третий, но вряд ли кто-то из нас был на него сегодня готов. Я лично — нет. И даже мысли не было задавать Натэниелу или Мике вопрос, будут ли они целовать мужчину. И вообще, когда удобно затевать такой разговор? По-моему, никогда.

Я отпустила руку Жан-Клода, оставив его на коленях, а сама легла между двумя другими.

Мика чуть застонал, когда моя рука легла на него сверху, я повернулась к Натэниелу. Тонкость была в том, что он исходно хотел более грубого обращения, чем другим мужчинам вообще может понравиться.

Я посмотрела на Жан-Клода. Он стоял на коленях там, где я его оставила, на расстоянии прикосновения, но никого из нас не касаясь.

— Я хочу играть с ними и целовать тебя.

Он посмотрел на Мику и Натэниела:

— Никто не возражает? Потому что для позиции, которую просит Анита, я буду вынужден встать очень близко к вам двоим.

Мика сглотнул слюну так, что даже слышно было, и кивнул:

— Меня устраивает.

Натэниел улыбнулся своей улыбкой ленивого кота, которая бывала у него во время секса. Обычно это значило, что он собирается предложить что-то такое, чего я никогда не делала или мы с ним не делали, или же высказать какое-то наблюдение.

— Интересно будет посмотреть, как она сможет сосредоточиться на нас всех троих одновременно. Я оцениваю это в восемь баллов трудности.

Я посмотрела на него, прищурясь:

— Ты хочешь сказать, что до сих пор мы ничего не пытались сделать, требующего искусности больше восьми баллов?

Он пожал плечами:

— Не забывай, я одно время занимался этим профессионально. Десятка на этой шкале — такие вещи, о которых тебе даже лучше не знать, что они возможны физически.

Хотела я было спросить «что, например?», но решила, что он прав. Наверное, лучше мне не знать.

— Попробуем, — сказала я.

Жан-Клод не стал спрашивать второй раз.

Он закрыл глаза, ссутулил плечи, тело его содрогалось надо мной, и я поняла, что он наслаждается этим нахождением на грани между «лучше всего на свете» и «слишком». Наверное, он бы ничего не сказал, он бы позволил мне это делать столько, сколько я бы захотела, но его когда-то обучала куда более суровая госпожа, чем я могу вообще быть.

Я выпустила его, он почти свалился на меня, содрогнувшись в спазме, повалился на бок, и Мика подвинулся, давая ему место. Жан-Клод лег навзничь, выгнув спину, вцепляясь в черные простыни.

Я осталась только с Натэниелом. Лицо его горело желанием и счастьем. Он наклонился ко мне:

— Ты выиграла.

Он наклонился меня поцеловать, но я стиснула его, и у него голова запрокинулась, глаза закрылись, тело выгнулось. Никто другой в этой кровати не хотел бы, чтобы я сжала так туго, но Натэниелу это нравилось.

— Что я выиграла? — спросила я и отпустила его.

Он посмотрел на меня слегка еще мутными глазами.

— Все.

И поцеловал меня, сначала медленно, но вдруг поцелуй стал глубокий и сильный. Я забыла, что Жан-Клод уже пустил мне кровь, а сейчас поняла, что отчасти его энтузиазм вызван вкусом крови. Он целовал меня так, будто хотел заползти в рот весь, и его язык подбирал мельчайшие капельки драгоценной жидкости.

Продолжая играть с Натэниелом, я позвала:

— Мика!

Он подполз, чтобы я его видела. Смотрел на меня своими шартрезовыми глазами. В лице его не было требования, но тело говорило за него само.

— Иди ко мне.

— Мы никогда такого не делали без ardeur’а.

— Знаю, — ответила я.

Он глянул на меня, потом улыбнулся и пополз вдоль кровати.

Руки Мики огладили мои бедра, я вскрикнула.

Натэниел положил руку мне на затылок, удержал, поймал, и я стала задыхаться. Не рвотный рефлекс — просто удушение.

Он отпустил меня, и я отпрянула, ловя ртом воздух и откашливаясь. Когда ко мне вернулась речь, я сказала:

— Больше так не делай.

— Все в порядке? — спросил Мика.

Я кивнула, не зная, видно ли это ему, и ответила:

— Ага.

— С ardeur’ом ты это делала, — сказал Натэниел.

— Сегодня мы без него действуем.

Кажется, посмотрела я на него не совсем дружелюбно.

— Прости, я просто привык, что ты это можешь.

— Два раза. Два раза у нас это было. Вряд ли это можно назвать привычкой.

— Прости, — сказал он, и снова его лицо приняло прежнее выражение, неуверенное.

Он смотрел на меня сверху вниз, и таким обиженным, таким ранимым было его лицо, будто вся эта новообретенная бравада оказалась поверхностной: царапни — и она слезет. И я сделала единственное, что могла придумать, чтобы из его глаз исчезло это выражение: приласкала губами изо всех сил. Когда он посмотрел на меня снова, на лице его играла улыбка, но чуть-чуть еще тревожно смотрели глаза, тень той обиды, потом ушла и она; он поглядел на меня слегка мутными глазами, улыбнулся и сказал: «Спасибо». И на лице его было выражение, куда более драгоценное для меня, чем страсть — тихая благодарность, удивленная радость, — любовь, за неимением более точного слова. Среди тех, кто меня любил, у многих никогда не бывало такого лица. Может быть, дело в его молодости, или годах психотерапии, или в отсутствии тормозов. Чувство охватывало его всего, не оставляя ничего скрытого, никаких задних мыслей, ничего вообще — он отдавал себя целиком. Именно поэтому он бывал так сам для себя опасен, когда отдавал себя не тому. А иначе он был велик в своем самоотречении. Нам, остальным, было при нем стыдно за свою осмотрительность, настороженность, сдержанность. Только он один из нас просто отдавал.

Я глядела на него и была так счастлива, что он в моей жизни, что и сказать не могла.

Натэниел слез с меня, и у меня выдалась секунда, чтобы найти глазами Мику, но тут Жан-Клод стал меня ласкать и снова довел до оргазма, с криком, с раздиранием простыней, хватанием за спинку кровати, за все, за что можно было ухватиться.

Мне попалась чья-то рука, и я схватилась за нее, впившись ногтями в запястье, извиваясь на простынях. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела, что это рука Мики. Он подложил мне другую руку под щеку, повернул мое лицо к себе.

— Так хорошо?

Этот вопрос вызвал у меня улыбку, но когда я посмотрела на него спереди, улыбка исчезла, и я прошептала:

— Попробуем.

— Наш человек, — сказал он, положил мою руку на спинку кровати, загнул пальцы. Так он поступал, когда ближайшей ко мне оказывалась часть тела, где ему не хотелось бы носить следы от ногтей.

Натэниел пододвинулся с другой стороны, взял мою свободную руку и приложил к своему бедру. Один мне ясно говорил: «Не оставляй отметин», другой не менее ясно просил их оставить.