— Это твое тело, — сказала она.

— Да, и я им рисковала, регулярно занимаясь сексом со многими мужчинами.

— Ты же принимала таблетки.

— Да, но чтобы риска не было совсем, надо было по-прежнему использовать презервативы, а я от них отказалась. Если я… беременна, я с этим разберусь, но не так.

— Но ты же не о том, чтобы его сохранить?

Я покачала головой:

— Я еще не знаю даже, беременна ли я, но если да, то я не могу не сказать отцу. У меня близкие отношения с несколькими мужчинами. Я не замужем, но живем мы вместе. Живем одной жизнью. Такой выбор я не могу сделать, никому из них не сказав.

Ронни замотала головой:

— Ни один мужчина не захочет, чтобы женщина делала аборт, если у них серьезные отношения. Они всегда хотят, чтобы она ходила босиком и беременная.

— Такой разговор подошел бы твоей матери, но не тебе. Или уж не мне точно.

Она отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.

— Я только могу тебе сказать, что бы сделала я. Извещать Луи в программу не входило бы.

Я вздохнула, уставилась в окошко над раковиной. Много что я могла бы сказать, но ничего такого, что стоило бы говорить. Наконец я выбрала такую фразу:

— Ладно, сейчас проблема не у тебя и Луи. Это у меня и…

— И? — спросила она. — Кто тебе брюхо накачал?

— Спасибо за формулировку.

— Я могла бы спросить «Кто отец?», но как-то жутковато прозвучало бы. Если ты беременна, то там всего лишь крошечный, микроскопический комочек клеток. Это не ребенок. Это пока еще не человек.

Я покачала головой:

— Мы уже выяснили, что по этому вопросу не согласны.

— Но ты же за свободный выбор?

— Да, — кивнула я. — Но я считаю, что аборт отнимает жизнь. Я согласна, что у женщины есть право выбирать, но также считаю, что все равно это отнятие жизни.

— Либо ты за выбор, либо ты пролайфистка. Но не то и другое сразу.

— Я за выбор, потому что я никогда не была четырнадцатилетней жертвой инцеста, которую обрюхатил собственный отец. Не была женщиной, которая умрет, если не прервать беременность, или девчонкой-подростком, которая наделала глупостей; жертвой изнасилования тоже не была. Я хочу, чтобы у женщин был выбор, но я все равно верю, что зародыш живой — особенно если такой большой, что может жить вне утробы.

— Католичка — это на всю жизнь, — сказала Ронни.

— Может быть, но думается, что отлучение меня могло излечить.

Папа объявил, что все аниматоры — те, кто поднимает зомби, — отлучаются от церкви до тех пор, пока не покаются, не оставят пути зла и не прекратят свое занятие. Чего Его Святейшество, похоже, не просек, так это что поднимать зомби — парапсихическая способность, и если мы не будем поднимать их регулярно за деньги, то в конце концов будем поднимать их случайно. В детстве я случайно подняла погибшую собаку, а в колледже — преподавателя-самоубийцу. И всегда гадала, не было ли и других, которые меня не нашли. Может быть, некоторые из случайно поднятых зомби, которые иногда появляются, — результат чьих-то нетренированных или вышедших из-под контроля способностей. Я одно только знала: если бы Папа как-нибудь в детстве проснулся, а в кровати у него свернулась клубком мертвая собака, он бы захотел научиться управлять своей силой. А может быть, не захотел бы. Может, он бы решил, что это зло и молитвой можно его отогнать. Мои молитвы такого эффекта не возымели.

— Но ты же не хочешь на самом деле оставить это… этого ребенка или что оно там.

Я вздохнула:

— Не знаю. Одно я знаю: я не могла бы уехать, сделать аборт и своим бойфрендам ничего не сказать. Никогда не сказать, что один из них мог иметь от меня ребенка. Просто не могла бы.

Она так затрясла головой, что волосы разлетелись у нее по лицу, закрыли глаза, и Ронни резко откинула их.

— Я пыталась понять, как это ты счастлива, живя не с одним мужчиной, а с двумя. Я пыталась понять, что ты любишь этого сукиного сына вампира — в каком-то смысле. Я пыталась, но если ты станешь размножаться… на самом деле родишь ребенка, этого я просто не смогу понять. Не смогу.

— Тогда не надо. Тогда уходи. Если не можешь понять, уходи.

— Я не в том смысле. Я в том, что не могу понять: зачем тебе так усложнять свою жизнь?

— Усложнять жизнь? Что ж, можно и так назвать.

Она скрестила руки на груди. Ронни — она высокая, стройная и белокурая. Все, о чем я в детстве мечтала. Даже грудь у нее достаточно маленькая, чтобы скрещивать руки на груди, а не под грудью, — это мне тоже недоступно. Когда она в юбке, ноги у нее просто бесконечные, а у меня… А, ладно.

— Хорошо, значит, ты хочешь им сказать? Так скажи Мике и Натэниелу, чтобы принесли тебе тест, и проверься.

— Только после теста. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, пока я не знаю сама.

Она посмотрела на потолок, закрыла глаза и вздохнула:

— Анита, ты их обоих любишь. Спишь еще с двумя. Ты никогда не бываешь одна. Когда ты найдешь время купить тест, уж тем более уединиться, чтобы его сделать?

— Могу себе купить в понедельник, по дороге на работу.

Она на меня вытаращилась:

— В понедельник? Сегодня четверг! Я бы, на хрен, с ума сошла, если б мне надо было столько ждать. И ты сойдешь. Не выдержишь ты почти четыре дня.

— Может быть, у меня начнется. И к понедельнику мне уже не будет нужно.

— Анита, ты бы ничего мне не стала говорить, не будь ты уверена, что тест на беременность тебе нужен позарез.

— Когда Натэниел с Микой вернутся, они полезут под душ, потом оденутся — и прямо к Жан-Клоду. Сегодня времени не будет.

— Тогда в пятницу. Обещай мне, что в пятницу.

— Попробую, но…

— Кроме того, если ты попросишь своих любовников снова брать презервативы, думаешь, они не сообразят?

— О Господи! — вздохнула я.

— Ага, ты же сама сказала: если использовать презервативы, это безопасно. И не говори мне, что ты не собираешься к ним вернуться, хотя бы на время. Сможешь ли ты заниматься теперь незащищенным сексом и получать удовольствие?

— Нет.

— Так что ты скажешь мальчикам насчет этой внезапной необходимости? Погоди, у Мики же вазэктомия была еще даже до встречи с тобой. Он, как бы это сказать, более чем безопасен.

Я снова вздохнула:

— Ты права. Будь оно проклято, но ты права.

— Так что купи тест сегодня, по дороге.

— Нет, я не испорчу Жан-Клоду сегодняшний вечер. Он его задумал еще несколько месяцев назад.

— Ты мне этого не говорила.

— Не я задумала, он. Балет — это, честно говоря, не мое.

А ведь он мне даже не сказал, пока мастера не стали съез— жаться в Сент-Луис, но про это я промолчала — только дала бы Ронни лишний повод заметить, что у Жан-Клода есть от меня секреты. Он наконец признал, что сбор мастеров городов — не совсем то, что он намечал, по крайней мере поначалу. Это стало платой за то, что вампирские танцоры смогли проехать по территориям различных вампиров без проблем. Жан-Клод согласен был, что встреча — это хорошо придумано, но все же нервничал. Такого большого собрания мастеров городов еще не было в истории Америки. А столько большой рыбы собрать и не бояться нападения акул — нельзя.

— А как наш Клыкастый отнесется к идее стать отцом?

— Не надо его так называть.

— Прошу прощения. Как Жан-Клоду мысль быть папашей?

— Вероятно, ребенок не его.

Она посмотрела на меня:

— У тебя с ним бывает секс — часто. Почему же не его?

— Потому что ему уже больше четырехсот лет, а такие старые вампиры не слишком фертильны. То же верно и про Ашера, и про Дамиана.

— Бог ты мой, — сказала она. — Я ж забыла, что еще и Дамиан.

— Ага.

Она прикрыла глаза рукой:

— Прости, Анита. Прости, что меня это так ужаснуло: моя твердо моногамная подруга вдруг спит не с одним, а с тремя вампирами.

— Это получилось случайно.

— Я знаю. — Она обняла меня, и я осталась стоять напряженно. Не настолько она утешала меня, чтобы расслабиться в ее руках. Она прижала меня крепче. — Прости. Я знаю, что была дурой. Но если это не вампиры, то кто-то из твоих домашних мальчиков.